РЕКЛАМА
Германия становится всё более “французской” – и наоборот – когда речь заходит об обороне, но большие различия в состоянии государственных финансов и стратегическом мышлении означают, что так называемый франко-германский двигатель вряд ли сможет привести к серьёзным изменениям в том, как ЕС в целом занимается обороной.
“С исторической точки зрения степень конвергенции (между двумя странами), пожалуй, выше, чем это было на протяжении, я бы сказал, десятилетий”, – сказал Euronews Якоб Ф. Киркегаард, старший научный сотрудник брюссельского аналитического центра “Брейгель”.
Берлин и Париж считают, что их главная долгосрочная угроза исходит из Москвы и обязались влить сотни миллиардов евро в свою военную и оборонную промышленную базу. В Германии это назвали “Zeitenwende” (или историческим поворотным пунктом), а Франция заявила, что её последний закон о военной программе является “окончательным стратегическим шагом”.
Этому сближению способствовали
– продолжающееся полномасштабное вторжение России в Украину, которое вернуло войну на европейскую землю,
– возвращение Дональда Трампа в Белый дом, поставившее под сомнение долгосрочные обязательства США по обеспечению безопасности Европы,
– и смена руководства в Германии.
“Новый канцлер ФРГ Фридрих Мерц в основном занял позицию, которую я могу охарактеризовать только как голлистскую”, – сказал Киркегард, добавив, что Европа должна готовиться к будущему без гарантий безопасности со стороны США.
Франция сближается с Германией
Однако одним из примеров того, что сближение в сфере обороны остаётся трудоёмким процессом, стал произошедший на прошлой неделе случай, когда Макрон и Мерц попытались снять напряжённость в отношении совместного проекта стоимостью 100 миллиардов евро по разработке истребителя шестого поколения.
В основе спора лежит требование Франции получить 80 % доли в проекте по созданию новой боевой авиационной системы будущего (FCAS), что противоречит предыдущим договорённостям о том, что она будет поделена поровну между двумя странами и Испанией, которая также участвует в проекте.
“Однако требование Парижа не столь удивительно, как кажется”, – сказал Euronews Рафаэль Лосс, научный сотрудник Европейского совета по международным отношениям (ECFR), учитывая, что одно из главных различий между Францией и Германией заключается в том, как они относятся к своим вооружённым силам и к целям, которым они служат.
Вооружённые силы Франции являются частью национальной внешней политики, о чем свидетельствует недавнее развёртывание в Сахеле, а заморские территории страны и обладание ядерным оружием добавляют ей глобальной перспективы.
“Именно поэтому французским военным гораздо удобнее действовать в одностороннем порядке или вне рамок ЕС и НАТО (по сравнению с Германией), и это распространяется на те виды потенциала, которые предпочитают приобретать французские вооруженные силы”, – сказал Лосс.
“Все, что связано с французскими силами ядерного сдерживания, должно работать, когда Франция остаётся одна. И это касается также FCAS, который должен заменить истребители-бомбардировщики Rafale в будущем для переноски французского ядерного оружия. Французское военное и политическое руководство не примет ситуацию, когда они будут зависеть от производства этого потенциала, потому что от него зависит ядерное сдерживание
Французская промышленность должна быть в состоянии самостоятельно производить этот самолет, если дело дойдёт до драки. Они готовы сотрудничать, когда стратегические ориентиры совпадают, но в конечном итоге они должны производить все независимо от других. И опять же, это то, что многие в Германии и во всей Европе ещё не до конца осознали”, – добавил Лосс.
Тем не менее он отмечает, что Франция сближается с Германией, “онимая, что ради европейской безопасности ей необходимо показать, что она вкладывает средства в партнерство и отношения с европейцами, особенно с теми, кто находится на восточном фланге.
“Большая упущенная возможность”
Другим серьёзным препятствием для двух стран в продвижении общей оборонной программы на уровне ЕС является очевидная разница в их финансовом пространстве.
Соотношение долга Германии к валовому внутреннему продукту (ВВП) составило 62,3% в первом квартале этого года. Во Франции этот показатель составлял 114,1 %, что намного выше, чем предписывают правила блока (60 %).
Это структурное расхождение означает, что, поскольку европейские страны стремятся значительно увеличить свои расходы на оборону и военный потенциал, чтобы сдержать возможное нападение России к началу десятилетия, Германия может позволить себе вкладывать значительные средства в оборону, а Франция – нет.
Например, Германия попросила воспользоваться предложением Брюсселя об ослаблении фискальных правил в отношении оборонных расходов, чего не может сделать Франция, в отношении которой действует процедура чрезмерного дефицита.
Франции, которая на протяжении последних десятилетий последовательно инвестировала в оборону, предстоит, так сказать, преодолеть меньший путь, но суммы, выделенные правительством Германии (включая фонд в 500 миллиардов евро для укрепления армии и инфраструктуры страны), должны позволить ей быстро наверстать упущенное.
Однако, по словам Киркегаарда, их государственные финансы “в корне расходятся по разные стороны столов переговоров” на уровне ЕС.
Европейская комиссия предложила план перевооружения Европы, который, как она надеется, побудит страны-члены ЕС инвестировать до 800 миллиардов евро до 2030 года. Но большая часть этих денег, как ожидается, поступит из казны государств-членов, которая, в случае с Францией, весьма истощена.
Учитывая масштаб предстоящей задачи, Еврокомиссии было поручено предложить “инновационные” варианты финансирования обороны”. Макрон призвал к тому, чтобы одним из таких вариантов были совместные заимствования ЕС, что Германия категорически отвергла.
Для Киркегаарда это означает, что кризис, вызванный войной России на Украине, – “большая упущенная возможность” для блока.
“Этот кризис, война в Украине, не приведет к существенному усилению институциональной или фискальной интеграции ЕС. Он приведет к расширению ЕС за счет Украины и, возможно, других стран, но это другой тип изменений в ЕС, и он также сильно отличается от многих последних крупных кризисов, которые у нас были”, – сказал он.
